Булат окуджава основные темы творчества. Мотивы лирики окуджавы

Булат Окуджава

Любовная лирика - важная веха в творчестве каждого поэта. Эта тема так или иначе связана с личными переживаниями автора. Каждый хочет облечь свои чувства, эмоции в прекрасную оболочку стиха. Русская поэзия всегда славилась выдающимися поэтическими творениями на тему любви. Однако поэзия двадцатого века несколько остудила любовный пыл поэтов, отдавая преимущество другим, более приземленным проблемам. Воскрешение любовной лирики в русской поэзии произошло благодаря поэту-легенде Булату Окуджаве.

Окуджава не просто возродил это направление, в своих стихах и песнях он увековечил музыкально-разговорные жанры. Его любовная поэзия доступна и понятна каждому. Его переживания близки многим соотечественникам. Его стихотворения строятся по сюжету романса, в котором переплетены различные линии. В своих стихах он утверждает ценность человека как личности, которой присуща неповторимая гамма эмоций и переживаний.

Русского романса городского
Слышится загадочный мотив,
Музыку, дыхание и слово
В предсказанье судеб превратив.
За волной волна, и это значит:
Минул век, и не забыть о том...
Женщина поет. Мужчина плачет.
Чаша перевернута вверх дном.

Героиня его любовных стихов умна, благородна и утонченна. Завоевать ее любовь непросто. Окуджава возобновляет традицию восхваления и преклонения перед прекрасной половиной человечества.

Вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!

Любовь предстает перед читателем в разных ипостасях. Это может быть и долгожданное соединение двух одиноких душ, которые слившись, создают новую общность, единое целое. Как, например, в стихотворении «Надежды маленький оркестрик»:

В года разлук, в года смятений,
Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам,
Что снисхождения не жди,
И командиры все охрипли,
Тогда командовал людьми
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.

Пред нами также предстает эпоха разных времен. В песнях Окуджавы мы знакомимся с любовной историей гусара и красавицы Наталии, сопереживаем влюбленному музыканту, который дарит своей избраннице всю силу своего вдохновения. У Окуджавы влюбленный безрассуден, он готов забыть о пище и сне, лишь бы вечно прикасаться к божественному таинству любви. Он ни на минуту не забывает о своей любимой, демонстрируя свою готовность восхищаться и преклоняться перед ней вечно. Окуджава утверждает, что жизнь ценна, только, если в ней присутствует высшее и великолепнейшее из чувств. При этом он имеет в виду любовь не только к людям, но и ко всему окружающему миру, к жизни во всем ее многообразии. Любовь выступает у поэта как основополагающий принцип бытия.

Не бродяги, не пропойцы

Не бродяги, не пропойцы,
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!

Вы в глаза ее взгляните,
как в спасение свое,
вы сравните, вы сравните
с близким берегом ее.

Мы земных земней.
И вовсе
к черту сказки о богах!
Просто мы на крыльях носим
то, что носят на руках.

Просто нужно очень верить
этим синим маякам,
и тогда нежданный берег
из тумана выйдет к вам.

В земные страсти вовлеченный

В земные страсти вовлеченный,
я знаю, что из тьмы на свет
однажды выйдет ангел черный
и крикнет, что спасенья нет.
Но простодушный и несмелый,
прекрасный, как благая весть,
идущий следом ангел белый
прошепчет, что надежда есть.
1989

Песенка кавалергарда

Кавалергарды, век недолог,
и потому так сладок он.
Поет труба, откинут полог,
и где-то слышен сабель звон.
Еще рокочет голос струнный,
но командир уже в седле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Течет шампанское рекою,
и взгляд туманится слегка,
и все как будто под рукою,
и все как будто на века.
Но как ни сладок мир подлунный -
лежит тревога на челе...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!
Напрасно мирные забавы
продлить пытаетесь, смеясь.
Не раздобыть надежной славы,
покуда кровь не пролилась...
Крест деревянный иль чугунный
назначен нам в грядущей мгле...
Не обещайте деве юной
любови вечной на земле!

Девочка плачет...

Девочка плачет шарик улетел
Ее утешают а шарик летит

Девушка плачет жениха все нет
Ее утешают а шарик летит

Женщина плачет муж ушел к другой
Ее утешают а шарик летит

Плачет старуха мало пожила
А шарик вернулся и он голубой.

Эта женщина! Увижу и немею

Эта женщина! Увижу и немею.
Потому-то, понимаешь, не гляжу.
Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю
и к цыганкам, понимаешь, не хожу.

Напророчат: не люби ее такую,
набормочут: до рассвета заживет,
наколдуют, нагадают, накукуют...
А она на нашей улице живет!

Всю ночь кричали петухи...

Всю ночь кричали петухи
и шеями мотали,
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.

И было что-то в крике том
от горькой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом
постылые мужчины.

И был тот крик далек-далек
и падал так же мимо,
как гладят, глядя в потолок,
чужих и нелюбимых.

Когда ласкать уже невмочь,
и отказаться трудно...
И потому всю ночь, всю ночь
не наступало утро.

Не сольются никогда зимы долгие и лета...

Не сольются никогда зимы долгие и лета:
у них разные привычки и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле две дороги - та и эта,
та натруживает ноги, эта душу бередит.

Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слез,
потому что перед ней две дороги - та и эта,
та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез.

Хоть разбейся, хоть умри - не найти верней ответа,
и куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
неизменно впереди две дороги - та и эта,
без которых невозможно, как без неба и земли.

Тьмою здесь все занавешено...

Тьмою здесь все занавешено
и тишина как на дне...
Ваше величество женщина,
да неужели - ко мне?

Тусклое здесь электричество,
с крыши сочится вода.
Женщина, ваше величество,
как вы решились сюда?

О, ваш приход - как пожарище.
Дымно, и трудно дышать...
Ну, заходите, пожалуйста.
Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?
Ах, я смешной человек...
Просто вы дверь перепутали,
улицу, город и век.

Часовые любви

Часовые любви на Смоленской стоят.
Часовые любви у Никитских не спят.
Часовые любви
по Петровке идут неизменно...
Часовым полагается смена.

О, великая вечная армия,
где не властны слова и рубли,
где все - рядовые: ведь маршалов нет у любви!
Пусть поход никогда ваш не кончится.
О, когда б только эти войска!..
Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает
весна.

Часовые любви на Волхонке стоят.
Часовые любви на Неглинной не спят.
Часовые любви
по Арбату идут неизменно...
Часовым полагается смена.

Я никогда не витал, не витал...

Я никогда не витал, не витал
в облаках, в которых я не витал,
и никогда не видал, не видал
Городов, которых я не видал.
Я никогда не лепил, не лепил
кувшин, который я не лепил,
я никогда не любил, не любил
женщин, которых я не любил...
Так что же я смею?
И что я могу?
Неужто лишь то, чего не могу?
И неужели я не добегу
До дома, к которому я не бегу?
И неужели не полюблю
Женщин, которых не полюблю?
И неужели не разрублю
узел, который не разрублю,
узел, который не развяжу
в слове, которого я не скажу,
в песне, которую я не сложу,
в деле, которому не послужу,
в пуле, которую не заслужу?..

Досвидания, мальчики

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли -
повзрослели они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом - солдат...
До свидания, мальчики!
Мальчики,

Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
не жалейте ни пуль, ни гранат
и себя не щадите,
и все-таки
постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб - разлуки и дым,
наши девочки платьица белые
раздарили сестренкам своим.
Сапоги - ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон...
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
что идете войной наугад...
До свидания, девочки!
Девочки,
постарайтесь вернуться назад.

Медсестра Мария

А что я сказал медсестре Марии,
когда обнимал ее?
- Ты знаешь, а вот офицерские дочки
на нас, на солдат, не глядят.
А поле клевера было под нами,
тихое, как река.
И волны клевера набегали,
и мы качались на них.
И Мария, раскинув руки,
плыла по этой реке.
И были черными и бездонными
голубые ее глаза.
И я сказал медсестре Марии,
когда наступил рассвет:
- Нет, ты представь: офицерские дочки
на нас и глядеть не хотят.

С.С. Бо йко

Среди многочисленных публикаций, содержащих имя Булата Окуджавы, удельный вес научных филологических работ невелик. Думается, одним из источников этого парадокса стала неочевидность жанровой специфики поэзии Окуджавы, препятствующая верному пониманию места произведений в литературном процессе. Например, А. Стругацкий в интервью говорил: «Но вот не знаю, куда отнести наших бардов - а без них (Окуджавы, Высоцкого, Кима. - С.Б.) я обходиться не могу». Писатель искренне недоумевал, можно ли причислить к поэзии любимые свои произведения.

Филология решила этот вопрос в целом, отметив, что у Окуджавы «есть «просто стихотворения» и «стихотворения-песни», причем и те и другие в равной мере принадлежат профессиональной поэзии, письменной литературе», а жанр их - «<...> не просто элегическая, пейзажная, медитативная лирика, но - особая, эмоционально- или, точнее, музыкально-суггестивная, где мысль, чувство, ассоциация причудливо взаимодействуют, рождая многослойное, «стереофоническое» переживание».

Ряд стихотворений Окуджавы объединен авторским определением - фантазия. Это «Дорожная фантазия» (175), «Парижская фантазия» (382), «Дунайская фантазия» (433), «Калужская фантазия» (435), «Японская фантазия» (517), «Турецкая фантазия» (520), «Американская фантазия» (537), «Подмосковная фантазия» (557). Согласно авторской хронологии, Дорожная относится к шестидесятым годам, Подмосковная - к девяностым, остальные связаны с восьмидесятыми.

Рефлексия филологически образованного поэта недаром подсказала ему особое жанровое определение для этих произведений. Фантазия не зафиксирована литературоведческими словарями. Но она есть в словаре музыкальных терминов в трех значениях, два из которых привлекают внимание: «1. Инструментальная пьеса своеобразной композиции, не совпадающей с отстоявшимися формами построения муз. произведений. <...> 2. Инструментальная пьеса, отличающаяся фантастическим, причудливым характером музыки». В фантазиях Окуджавы мы найдем «своеобразие композиции», «несовпадение с отстоявшимися формами», «фантастичность», «причудливость». Поэт в точности последовал совету Анны Ахматовой - «подслушать у музыки что-то и выдать шутя за свое».

Герой «Дорожной фантазии» видит Сибирь (по сопкам, глухие реки) и, фантазируя, домысливает ее облик (стук тигриных лап, крик степи о человеке, на океанском бреге - краб), ее историю (переселенческой телеги / скрип, и коней усталых храп), людей на фоне хода времен: «А сторож-то! Со сторожихой / с семидесятилетней, тихой! / <...>/ пока им дышится, пока / им любопытны сны и толки<...> « - в грезах историческое время сменяется «настоящим продолженным». Звучит и лейтмотивное слово: «С фантазиями нету сладу», - оно означает игру воображения. Фантазия как жанр здесь лишь проба пера. Созерцая Сибирь «с дорожных облаков своих», герой как бы выключен из хода событий, и его портрет (случайный Бог таксомоторный, / невыспавшийся, тощий, черный), как и пейзаж, наблюдаемый его глазами, - это общие места, формирующие рамочную композицию фантазии, а не значимый второй мотив.

Богатый пейзажно-изобразительный ряд есть и в «Дунайской фантазии»:

Там побеленные стены и фундаменты цветные, а по стенам плющ клубится для оправы.

Дунайская выделяется среди фантазий причудливо-сложным построением художественного времени. В ее начале - «Как бы мне сейчас хотелось в Вилкове вдруг очутиться!» - пейзаж мечты. В четвертой строфе - «Там опять для нас с тобою дебаркадер домом служит» - мечта оказывается воспоминанием, условное - прошедшим. Последняя строфа начинается словами: «Как бы мне сейчас хотелось ускользнуть туда, в начало». Но не здесь начало художественного времени героя, который некогда сгодился «для победы, для атаки», подобно сыновьям Вилкова. Сегодняшний день героя (как и «позавчерашние» победы и атаки) вовсе лишен красок изобразительности, и ему хочется «от печалей отшутиться: / ими жизнь моя отравлена без меры». Пластические образы Вилкова передают тему счастья, былого и чаемого. А «бесплотная» жизнь звучит горестной темой.

В других фантазиях-путешествиях Окуджавы элементам пейзажной изобразительности намеренно отведена незначительная роль. Во-первых, вместо «экзотики» описаны несвоеобразные черты пейзажа. О городе Монпелье говорится, что он «прекрасный» и что «здесь жара такая, что хочется ходить в белье»; о «граде Истамбуле» - что в нем оживленное уличное движение; в Японии «то брызнет дождь, а то жара, а то туман». Во-вторых, количество изобразительных деталей минимально: по одной-две на стихотворение. Это «случайная чайхана» и «чай густой, что пахнет медом» в Турции; «Гиндза золотая» в Японии; «ресторанчик тесный» в Париже; «витрины бьют в глаза» в Америке. Такие детали «продиктованы» туристом-верхоглядом, который не постиг душу страны.

Вместо достопримечательностей показаны действия, движения, жесты людей. В парижском ресторане пребывают, «петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени, / розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля»; в Вилкове «на пристани танцуют жок, а может быть, сиртаки: / сыновей своих в солдаты провожают»; Япония «предстала / спеша, усердствуя, молясь, и плача, и маня». Таковы и пластические описания живых существ: в Вилкове «лежат на солнцепеке безопасные, цепные, / показные, пожилые волкодавы»; «у парижского спаниеля <...> набекрень паричок рыжеватый»; в Подмосковье ворон «белое облако рассекает крылом небрежным». В этих картинах пространство одухотворено, и читатель видит его душу.

По сравнению с лирическим путешествием, каким оно предстало в Дорожной и в Дунайской, мы наблюдаем как бы минус-прием в Парижской, Американской, Турецкой, Японской фантазиях. Их названия тоже построены на топонимах, их сюжет тоже путешествие, но повествовательно-изобразительное начало уходит на второй план, обнажая «несовпадения с отстоявшимися формами», мотивирующие определение фантазии.

«Парижская фантазия» строится следующим образом. Первая строфа -портрет короля-спаниеля (причудливый образ), «не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени», - так в его истории отвергнута смерть. Вторая строфа - собирательный портрет человека:

На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.

И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени, петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени, розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.

Три деепричастия (прикрывая, вонзая, стеля), превращая движения в обстоятельства, делают картину вневременной. Жесты посетителей и служителей ресторана, французов и русских, рядоположны, и не провести границу меж ними. То же происходит с жизненными ролями человека: тени, чудом нашедшие место в мире, способны заправлять в ресторанчике, где у руля стоит хозяин. В собирательности портрета - единство разных людских судеб, смешение несхожих социальных ролей.

Третий куплет - о горней силе. Она многоименная: «Бог, Природа, Судьба, Провиденье<...> «, - вечная и милостивая к человеку. Последняя строфа - «Если есть еще позднее слово, пусть замолвят его обо мне» раскрывает давнюю молитву поэта: «И не забудь про меня». Он просит:

<...> о минуте возвышенной пробы,

где возможны, конечно, утраты и отчаянье даже, но чтобы - милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!

В фантазиях повторяется тема молитвы - «Друзья мои, себя храня, молитесь за меня» (Японская) - и другие упоминания о «встречах» с Высшими силами: «над нами ангел кружит, / и клянется нам, что счастливы мы будем» (Дунайская); «простит ли Бог или осудит, / что гак неправедно живу?» (Американская); «не пойму души его, ниспосланной ему небом» (Подмосковная). Главные вопросы фантазий о месте человека в мироздании и высших ценностей в его судьбе.

В «Турецкой фантазии» судьба традиционно своенравна: «Но судьба, как я заметил, это детище счастливых». Трудовой день истамбульского шофера Ахмета заменяет собою пейзаж Истамбула (как то было с Домиником в Париже, с танцовщиками в Вилкове). В часы груда жизнью человека правят Судьба и собственная воля:

тут ему подспорьем служат опыт, риск, и жест единый, и судьба, и обаянье - все подряд.

Но в час досуга «в случайной чайхане» предстает второй лик Истамбула, города-границы, храма двух вер. В беседе героев «сливаются нежданно лики Запада с Востоком, / кейф - с безумием, пускай лишь раз на дню,/ но и скорбь о самом низком, но и мысли о высоком <...> «Ахмет оставляет автору убеждение:

Все безумное от Бога, все разумное от Бога, человеческое тоже от него.

Человек здесь в гармонии с Богом и Судьбой. А «фантазийность» в причудливом соединении «всего подряд»: фатализма и паломничества, авантюризма и смирения, Запада и Востока - и в том, что нет «границы» между гостем и жителем города.

«Японская фантазия» безупречно отвечает стилю «не-путешествия». Указание на отдаленность Японии условно: «Не зря я десять тысяч перст нащелкивал коня». Портрет страны - строка деепричастий (как и Парижской), означающих человеческие действия: Япония предстала, «спеша, усердствуя, молясь, и плача, и маня». Прогулка героя «на Гиндзу золотую» посвящена размышлениям о собственной судьбе и состоянии духа: «костер удачи распалю, свечу обид задую», «Я так устал глядеть вперед с надеждой и опаской». В Японии мысли героя текут так, «как будто к дому я иду перед началом дня».

В «Японской фантазии» два контрастных мотива. Первый - единая судьба людей разных стран (как в Парижской и Турецкой): «Судьба на всех везде одна, знакомо все, все то же». Второй мотив - нерасторжимая связь человека со своей родиной: «Да, я москвич, и там мой дом, и сердце, и броня». Сталкивая эти мотивы, поэт следует музыкальному принципу контрапункта: «одновременное звучание двух или нескольких самостоятельно выразительных мелодий». Противоречие между «космополитизмом» и «патриотизмом» снято, в частности, в рефрене: «Друзья мои, себя храня, молитесь за меня», - который прочитывается как обращение и к японцам, и к согражданам. Так полнозвучный мотив родного дома не нарушает, а по-своему обусловливает чувства гражданина мира.

В «Американской фантазии» герой предстает «пред этим полднем рисунком тела своего» и на глазах читателя преображается: «на ногах растут копыта», и наконец: «прыжками, по-оленьи я по траве вермонтской мчусь». Причина анимализации - мировосприятие этого туриста, который о себе говорит с уничижением, мол, «странничек несчастный <...> Вермонта не объест», - а об окружающем - с восторгом: «Какая жизнь, скажи на милость!» Рассказывая о себе, он трижды повторяет слово пустой: «Мои арбатские привычки к пустому хлебу и водичке», «вой в пустом желудке», «дитя родного общепита, пустой еды, худого быта». «Перелетность» героя передают и самоироничные оценки, и «птичьи» сравнения:

Да, этот тип в моем обличье, он так беспомощен по-птичьи, так по-арбатски бестолков.

В отличие от героя Японской, помнящего, что «там мой дом, и сердце, и броня», герой Американской даже Арбат упоминает только в фигурах самоуничижения. Это ведет к анимализации, т.е. анти-поведению, которое триумфально завершается переходом на анти-язык: «И непосредствен, словно птица, учу вермонтцев материться / и мату ихнему учусь». Одновременно здесь звучит и контрастная, контрапунктическая мелодия: это беззаботная смеховая стихия, в которой растворяются границы между арбатским и вермонтским, между дозволенным и запретным, между птицей, человеком и оленем, людьми и жарким полднем. Так через взаимообусловленность «своего» и «чужого» в Американской и Японской показано место человека в подлунном мире.

Ироническая самооценка соотечественника, которая видна в Американской, усиливается в «Калужской фантазии», достигая сатирического звучания. Эта фантазия также построена на одновременном звучании несходных мотивов. Первый - гротескный мотив общей безответственности:

<...> кони тонут друг за другом.

Конюх спит, инструктор плачет, главный делает доклад, а москвич командировочный как бабочка над лугом, и в глазах его столичных кони мчатся на парад.

Служебная лестница «фантазийно» прослеживается до самой Верхушки:

Там вожди на мавзолее: Сталин, Молотов, Буденный, и ладошками своими скромно машут: нет-нет-нет...

То есть вы, мол, маршируйте по степи по полуденной, ну а мы, мол, ваши слуги, - значит, с нас и спросу нет.

Благодаря причастности к «великому делу», каждый ощущает собственное величие - таков второй мотив Калужской. «Зеленый водоем» - это «может, пруд, а может, озеро, а то и океан». У Командировочного начальника - «<...> ну, не то чтобы корона, / но какое-то сиянье над кудрявой головой». В апофеозе - величие конюха, младшего по субординации, которое доказывает всеохватность идеи: «Кстати, конюх тоже видит сон, что он на мавзолее, / что стоит, не удивляется величью своему». В финале «кони все на дне лежали» - закономерный итог безответственного «величия».

В Калужской бодрствующие грезят наравне со спящими - так поэт показывает мнимое, фантастическое место человека в мире, обусловленное подменой ценностей. Фантазия приобретает значение, близкое к «социальной утопии»: это идея, вытеснившая из жизни реальность, подменив ее собою.

«Подмосковная фантазия» связана с переосмыслением традиционных поэтических образов. Во-первых, «опровергаются» мотивы пушкинского «Пророка»: дар поэта внимать, жечь сердца глаголом. Герой Подмосковной иронически отзывается о человеческом восприятии и разуме («скромные мои представления о силе его пророчеств», «не пойму души его, ниспосланной ёму небом»), скептически - о ценности поэтического слова: «живу / в пристрастии к строчке и рифме, в безумии этом нелепом». Пророк не поэт, а ворон, и не в поэзии находит герой нравственную опору, когда каркает «крылатое существо - / как будто оно обвиняет, а мне оправдаться нечем».

Во-вторых, в Подмосковной переосмыслена тема Ворона, который «как персонаж из песни над головой кружится». В песне «Что ты вьешься, черный ворон...» предсказание сбывается неотвратимо. У Окуджавы, например в песне «Примета» («Если ворон в вышине...», 398), предсказание сбывается именно потому, что в него поверили. А герой Подмосковной неприметно уходит из-под влияния, которое фольклор приписывает ворону:

Я царствую здесь, в малиннике, он царствует в небесах <...>

Радостное созерцание природы (белое облако, лес, малинник) исподволь оттесняет скорбные речи. Трепет рассказчика (не осмеливаюсь) сменяется сознанием известного преимущества: мысленно отвращаясь от отчаяния и желчи», он отвергает зло в своем сознании: и, судя по интонациям, он знает все наперед...

Но в этом мое преимущество перед лесным пророком.

Герой Подмосковной утверждает, вопреки предчувствиям и пророчествам, возможность выбора между добром и злом.

Итак, фантазии Булата Окуджавы посвящены месту человека и «первоэлементов человеческих ценностей» в бытии. Фантазии медитативны, они включают элементы пейзажной изобразительности (больше других в Дорожной и Дунайской), повествовательности (Дунайская, Американская, Калужская), персонажности (Турецкая). В становлении жанра фантазии наблюдается движение от «пробы пера» в традиционном ключе (Дорожная, отчасти Дунайская) к уникальной форме.

Фантазиям присущи такие типы авторской эмоциональности, как «атмосфера благоговейного созерцания мира в его глубинной упорядоченности и приятия жизни как бесценного дара свыше» в Дорожной, Турецкой, Парижской, Японской, отчасти в Подмосковной; романтическая, за которой «тянется шлейф разочарований, драматической горечи, трагической иронии» в Дунайской; ироническая с элементами сатиры в Американской и Калужской.

Отличительные особенности фантазий заимствованы у музыки. Такова «нетрадиционность» фантазии как жанра, в частности, связанная с несоблюдением формы лирического путешествия в Парижской, Американской, Турецкой и Японской, с «перевертыванием» традиционных поэтических образов в Подмосковной. Это «фантастический, причудливый характер построений» в смысле особенностей образов и их развития в Калужской, Американской, Парижской. Это «своеобразная композиция», связанная с нарушением иерархии объектов в Парижской и Калужской, со сложным модально-временным построением в Дунайской и Калужской. Это контрапункт, «одновременное звучание двух или нескольких самостоятельно выразительных мелодий», в Калужской, Японской, Турецкой, Американской; таков и контрапункт мотивов земного и небесного в Парижской, Турецкой, Подмосковной.

В 1920-е годы одним из ярчайших представителей движения авторской песни, его создателей и негласных лидеров (хотя сам он к этому никогда не стремился) стал Булат Шалвович Окуджава. В противовес официозу массовой культуры в его песнях расцвел человеческий фактор, появилось нечто лиричное, персонализированное, даже интимное, близкое каждому отдельному человеку.

Особенность творчества Окуджавы

Песни Окуджавы ознаменовали собой целую эпоху, но даже сегодня они не потеряли ни своей остроты, ни своей актуальности. Причина проста Окуджава был главным сентименталистом (что неоднократно повторял поэт Давид Самойлов) бардовской среды.

Мало чьи песни могут соперничать с его по проникновенности, лиричности, и особенной интимности. Особенность восприятия творчества Окуджавы в том, что каждый человек чувствует его своей «личной собственностью», каждый уверен, что Окуджава поет для него и о нем. Исполнение лирических стихотворений Окуджавы под гитару - это даже не песня, а скорее уютный рассказ собеседнику о чем-то очень важном.

Как поэт Окуджава сложился только к 1956 году (собственно, с этого года многие исследователи отсчитывают классический период его творческой деятельности). Тогда вышел первый его сборник "Лирика", большое влияние на который оказали испытания, пройденные Окуджавой на войне. После этого были его поиски творческого индивидуального самовыражения, проявивишиеся во второй книге «Острова» (1959 год), а затем и сборники «Великий барабанщик» и «По дороге к Тинатин» (1964 года).

Темы поэзии Окуджавы

Огромное место в лирике Окуджавы занимает Москва, особенно Арбат, где он вырос. Сочетание во многих его стихах (позднее ставших песнями) арбатской и военной темы породило именно то, что принято называть городским бардовским романсом.

Окуджава вспоминает друзей своего детства, не вернувшихся с фронтов Великой Отечественной, вспоминает собственные ранние мысли («Ах, детские сны мои, какая ошибка!..») . Он признает, что во многом именно Арбат сформировал его мировоззрение.

Однако творческий мир Окуджавы не ограничивается рамками Арбата, как не ограничивается и рамками реальности: в его лирике встречаются и сказочные мотивы. В некоторых песнях главными героями оказываются даже насекомые ("...и муравей создал себе богиню...", "...ну чем тебе потрафить, мой кузнечик?" ), которых он наделяет человеческими чертами.

Не забывает он и об известных литературных героях или знаменитых людях ("Моцарт на старенькой скрипке играет...", "...зато Офелия всех нас помянет" ), которые кажутся читателю простыми и близкими. Окуджаве действительно удается найти ключ к каждому своему слушателю и читателю. Именно этим можно объяснить тот факт, что песни Окуджавы стали неотъемлемым украшением многих известных советских фильмов.

Все изменения в общественно-политической жиз-ни страны находят отражение в литературной жизни. Писатели и поэты стремятся выразить в своих произ-ведениях чаяния своего времени, осмыслить значе-ние происходящего в историческом контексте. Но первой, как правило, на любые коллизии реагирует лирика, с обостренной чуткостью улавливая переме-ны и сдвиги в жизни страны, давая эмоциональную оценку событиям, еще не занявшим свое место в исто-рии. Так было в эпоху Февральской революции, Вели-кой Октябрьской революции, во времена Великой Отечественной войны. Одним из самых плодотворных периодов русской поэзии является и эпоха послеста-линской «оттепели», открывшая немало талантли-вых поэтов, которые вошли в историю русской лите-ратуры как поколение, названное «шестидесятника-ми». К этому поэтическому направлению примкнули Е. Евтушенко, Р. Рождественский, А. Вознесенский и др.

Особое место среди поэтов-шестидесятников зани-мает Булат Окуджава.

Он был очень талантливым человеком, и поэзию его можно назвать событием в русской культуре. В его творчестве мы наблюдаем «прозаизацию стиха», на-чало которой было положено классиками русской по-эзии — Пушкиным и Некрасовым. Строки стихотво-рений Окуджавы становились своего рода афоризма-ми: «дежурный по апрелю», «надежды маленький оркестрик под управлением любви», «ваше благоро-дие, госпожа удача».

Во всей лирике поэта звучит тема сострадания от-дельному человеку, попытки помочь каждому из нас преодолеть одиночество. Именно в одиночестве видел автор основную беду человеческого существования. Стихи поэта нельзя назвать громкими и пафосными, им нет нужды претендовать на всеобщее признание их значительности. «Полночный троллейбус» поэзии Окуджавы совершает

...по бульварам круженье,

чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи

крушенье, крушенье.

Одной из самых главных тем в поэзии Окуджавы стала тема войны. «Война коснулась меня, когда мне было 17 лет, и она глубоко засела во мне. И конечно, я все под впечатлением остаюсь до сих пор, хотя про-шло полвека». Война в понимании поэта — это не только физические страдания и боль, в первую оче-редь это трагическое испытание человеческой души, которая всегда должна оставаться именно человече-ской. Его перу принадлежит эпитет, адресованный войне — «подлая»:

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:

Вместо свадеб — разлуки и дым...

Память о войне не оставляет его даже в стихах, на-писанных о мирном времени:

На мне костюмчик серый-серый,

Совсем как серая шинель.

Увидевший войну сразу после школьной скамьи, Окуджава всю жизнь переосмысливал сущность тра-гедии, считая ее причиной «расчеловечивания» лю-дей.

Много места в творчестве Булата Окуджавы отведе-но Москве, и в частности, неофициальному центру столицы — Арбату. В стихах поэта он предстает как отдельная маленькая страна, яркая и пестрая, напол-ненная своими героями и героинями, устанавливаю-щая свои неписаные законы, сложившиеся в тесноте арбатских коммуналок, в стареньких арбатских дво-риках.

Ах, Арбат, мой Арбат,

Ты — мое отечество,

Никогда до конца не пройти тебя.

Арбатский дворик в стихах Окуджавы выступает как согревающий душу человека домашний очаг. От-сюда, из арбатских дворов, и лирический герой Окуд-жавы. Читая его стихи, ощущаешь, что повествует поэт не о простых людях и не для простых людей, а от имени простых людей, вместе с поэтом мы видим мир их глазами, слышим их голос.

За что ж вы Ваньку-то Морозова?

Ведь он ни в чем не виноват.

Она сама его морочила,

А он ни в чем не виноват.

И добрая ирония над простодушными героями при-дает своеобразную живость стихам, их нарочитая ко-рявость делает стихотворения искренними, добрыми. Юрий Нагибин в своем «Дневнике» написал об Окуджаве: «...он разорвал великое безмолвие, в кото-ром находились наши души;., нам открылось, что в глухом, дрожащем существовании... нас не оставили «три сестры милосердных — молчаливые Вера, Надежда, Любовь»,., что мы остались людьми». И еще не одно поколение будет вторить поэту:

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке.

Стихотворение начинается обращением к войне.

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли, повзрослели
они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом - солдат...
До свидания, мальчики!

Мальчики,
постарайтесь вернуться назад.

У него одна просьба: «Постарайтесь вернуться назад».

И снова звучит обращение к «подлой» войне, из-за которой «вместо свадеб - разлуки и дым, / наши девочки платьица белые / раздарили сестренкам своим». Девушкам пришлось облачиться в сапоги, и Окуджава обращается к девчонкам, которые тоже стремятся постоять за Родину:

«Былое нельзя воротить...»

И все же поэт жалеет о том, что ушло безвозвратно:

Теперь нам не надо по улицам мыкаться ощупью.
Машины нас ждут, и ракеты уносят нас вдаль...
А все-таки жаль, что в Москве больше нету извозчиков,
хотя б одного, и не будет отныне... А жаль.

Победы свои мы ковали не зря и вынашивали,
мы все обрели: и надежную пристань, и свет...
А все-таки жаль - иногда над победами нашими
встают пьедесталы, которые выше побед.

Москва, ты не веришь слезам - это время проверило.
Железное мужество, сила и стойкость во всем...
Но если бы ты в наши слезы однажды поверила,
ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом.

Былое нельзя воротить... Выхожу я на улицу.
И вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот
извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается...
Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет.

Арбатский дворик

Ни почестей и ни богатства
для дальних дорог не прошу,
но маленький дворик арбатский
с собой уношу, уношу.

В мешке вещевом и заплечном
лежит в уголке
небольшой,
не слывший, как я, безупречным
тот двор с человечьей душой.

Сильнее я с ним и добрее.
Что нужно еще?
Ничего.
Я руки озябшие грею
о теплые камни его.

Грузинская песня

М. Квливидзе

Собирайтесь-ка, гости мои, на мое
угощенье,
говорите мне прямо в лицо,
кем пред вами слыву,
царь небесный пошлет мне прощение
за прегрешенья...
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

В темно-красном своем
будет петь для меня моя Дали,
в черно-белом своем
преклоню перед нею главу,
и заслушаюсь я,
и умру от любви и печали...
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

И когда заклубится закат,
по углам залетая,
пусть опять и опять предо мною плывут
наяву
синий буйвол,
и белый орел,
и форель золотая...
А иначе зачем
на земле этой вечной живу?

Песенка об Арбате

Полночный троллейбус

Стихотворение начинается такими строками:

Ночная гонка необходима, «чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи / крушенье, / крушенье». Троллейбус выступает в качестве спасителя, способного увезти от бед и проблем.

В следующей строфе троллейбус сравнивается с кораблем:

Звучит мотив близости к таким же полночным путешественникам, как и лирический герой стихотворения:

И заканчивается стихотворение светлой лирической нотой:

Развитие романтических традиций в поэзии Б. Окуджавы

Поэтический мир Окуджавы создается по вдохновению, по чувствам и восприятию поэта. Поэт не стремится описать реальный мир со всем правдоподобием, что отсылает нас к романтическим традициям. В стихах Окуджавы слышны эмоции поэта, к воспеваемому или описываемому.

Романтическое направление в литературе характеризуется порывом, неприятием прозы, бездуховности и неподвижности реальной жизни. И романтические традиции, зародившиеся на рубеже XVIII-XIX вв., продолжаются в творчестве Булата Окуджавы, поэта XX в. В стихах Окуджавы, практически во всей его лирике, есть это движение, развитие. Они динамичны. Помимо этого, все построение стихотворений поэта - прямое обращение автора к читателю, эмоциональный заряд - побуждало следовать за мыслью автора, и не просто следовать, а развивать ее.

В авторских песнях Окуджавы сквозь романтически преображенные картины будничной жизни, мягкую доверительную интонацию и тонкий лиризм проступает твердость этических ориентиров, безупречная верность высокому духовному выбору.